Шизофрения - лечение общением

ЗДРАВОМЫСЛЯЩЕМУ - 2

Ах, эта нежность, из которой двери
соткали вы при выходе вовне!
Какие восхитительные звери -
экстазов обоюдных при луне -

нас обоймут просторными крылами!
И в этой роще белоснежных крыл
меня избавьте вы от упований -
мне Здравомыслящий глаза открыл!

И я узрел пустое неразумье,
что на строке мое перо несет.
Я погружен в глубокое раздумье -
да человек ли я иль неразумный скот?

Вдруг запах перегара мне в лицо -
пришла бухая муза наконец,
сняла белье и села на крыльцо -
не муза, а е...ческий пи...ц.

И глядя на нее подумал я -
а есть ли смыслы при такой-то музе?
И мне в глаза смеялось солнце дня
разглаживая волосы на пузе.

Как в покинутом городе… (Егор Летов, 1994.08.08; октябрь—декабрь 1994)

1.
Как в покинутом городе
Считали мы деньги с тобой
В стране обречённой на самопоедание
Самоупокоение
Самопропивание
Как зарплату с тобой получали мы
Хохоча и рыдая
В городе приговорённом
К высшей мере безнаказанности
Как среди светофоров, дождей, магазинов
С тобою делили мы деньги
Честно заработанные
В переполненной гонорарами пустоте.

2.
Как в покинутом городе
Долго делили мы деньги с тобой
Среди белизны равнодушно-заснеженных стен
Отчаянно трезвея на вселенских сквозняках
Среди аккуратно побеленных стен
Кем-то когда-то побеленных стен
Толкались локтями, менялись местами и планами
Потными ладонями резали пространство
Вызывали на бой грозные стихии
Ничего не боялись — лишь одно смущало:
Было очень уж, слишком уж тихо
В покинутом городе
Среди кем-то когда-то побеленных стен.
Пятки звонко топали, глотки гневно хлюпали
Глазки нервно бегали в пасмурные дали —
То ли слишком молодо
То ли слишком запросто
То ли слишком здорово
То ли слишком страшно.
И дабы осилить внезапную дрожь
Долго сжигали мы спички с тобой
Дабы рассеять полярные сумерки
Спички сжигали одну за другой
Плохо горели — чадили, ломались
В разгневанных пальцах
В промозглых потёмках
На вéтрах студёных, на гиблых ветрáх.

Как в покинутом городе
В гулких хоромах
Проворно считали мы деньги с тобой
Ёжась и тоскуя от вселенской тишины
И наши шальные скуластые тени
Метались по шторам, текли, замирали
Прятались от голода на пыльных чердаках
Слепо копошились в исторических потёмках
В глинистой пустоте
В переполненной гонорарами пустоте
Не умели понять — кто куда и откуда
Впивались друг в друга, словно зубы в мёрзлый картофель
Цеплялись друг за дружку, словно ноги, словно пальцы, словно волосы на лысине.
Подобно учебным гранатам
Со стуком валились на прелые доски
С деревянным стуком валились на пол
На прелые доски
На дощатые подобия полов
На гремучие (скрипучие) надгробия подвалов
На немытые (трухлявые) поверхности затерянных миров
И убийственно проёбанных миров
И бесчисленных проёбанных миров
Проёбанных миров да проигранных сражений,
Подавленных восстаний, обречённых революций
Да порубленных, поваленных вишнёвых садов, лесов.

Как в покинутом городе
Храбро делили мы деньги с тобой
Выкупая себя у злорадно-невидимой публики
Затаившейся где-то поблизости
Притаившейся где-то в досадной близи
Остывали костенели каменели изнывали
Задыхаясь в петле затянувшейся паузы
Погрузившись в молчание
Словно ножики в пышное мясо
Словно пули в любимое тело
Словно искры в запёкшийся снег
Словно клювы в тревожные норы
Глазниц, опустевших досрочно
Беззвучно губами ворочали
Про себя повторяя, подобно молитве:
Веселей, товарищ
Выше голову, приятель, друг, брат
Шире шаг, служивый
Воспалённый, вшивый
Не минует праздник и твои задворки
Куда он денется
Некуда деваться ему
Задымится праздник и в твоих закоулках
Слепых, глухих
Никуда он не денется
Некуда ему
Бестолковому
Не горюй, товарищ
Слишком поздно, чтобы горевать
Слишком рано, чтобы просыпаться
Как на собственные поминки испекли мы каравай!

Тяжелы стали руки, словно веки у Вия
Куда ни плюнь — лишь мы, пеньки да холмики
Да бледные стены
Да дымные спички в потливых руках
Разверзлись, разомкнулись, отворились
Стиснутые доселе зубы
Борода в земле
Теснота в груди
Это мутный берёзовый страх
Зима в печи, . . . . . в ночи.

Ох, не рубил я шашкой капусту их тел
Я и сам был такой же простуженный
Незаслуженный
И я тоже для верности вслух завывал — ворожил — наворачивал:
Чем нас злее проклинают
Тем я менее тужу
Чем сильнее забывают
Тем я громче знаменит
Чем страшнее нас пугают
Тем я более герой
Чем подлее убивают
Тем вернее я живой!

Так в покинутом городе
Чудно, щедро, жадно, вечно
Превосходно и конечно
Деньги с тобою считали мы
И память от нас убегала
Словно смерть
Румяным колобком
По извилистой дорожке
И спички сгорали стремительно
В тишине нестерпимой, пронзительной
И сердца колотились судорожно
И стены белели дружно.

октябрь-декабрь 1994

Любимый стих

Пирожок, браво, лайк! )

cergeu21, Летов безусловно круто, но у нас с ним разные весовые категории.

Продолжаем.

Обмылки мысли аппетитны в формалине -
Приправа к поэтической дуэли
Застряв соплёй в ноздре у Церетели
За музой в очередь встаю к соседке Нине.

Поправив галстук, приседая не спеша,
Как рожь покошена в полях при кукурузе,
Хрущёв танцует медленно, на пузе
Разгладив волосы куском карандаша.

И выпал снег и кровь не горяча,
И плесень моего стиха блестит уныло,
Поблекли краски, музыка застыла
Парализована рецептами врача.

Прикрыв колени разудалый спекулянт
Мокрицу рассупонивает дружно,
Я рифму свою выдумал натужно
Хоть право я совсем не дуэлянт.

Итак, усталый и в душе убитый,
я продолжаю дуэлянтский труд.
Развороша в себе давно забытый
и потускневший, изможденный трут,

я бью по кремню, высекая искры,
которые под стать руке,
столь крошечны, беспомощны, что игры
с открытым пламенем на дремлющей реке

сознания бессмысленны и зыбкий
густеет пар над плачущим стеклом.
И белый врач в танцующей улыбке
поводит надо мной своим крылом.

Движенья воздуха над иссушенной кожей
внутри как гром разбитого окна,
впускают реку холода. Прохожий
белеет шторами в квадрате полотна.

Я не пишу про всходы и про жатву,
про буйство трав и роз веретено.
Я опишу колеблемую паству
в лесах домов, когда уже темно.

И нет того же чувства, что и прежде,
когда себя смерял по их строке,
под стылой кровлей расцвела надежда,
что брезжит утро где-то вдалеке.

На_встречу.

Умён, решителен и смел
Держу всегда на изготовке
От ядерной боеголовки
На цели выбранной прицел.

Она подходит не спеша,
Такая вся на понторезе,
Свистит картечь в моём обрезе
И в пятки норовит душа.

Срастаясь медленно с зарёй
Звезда ночная исчезает
Меня опять не отпускает
Иду в бреду один домой.

ЗДРАВОМЫСЛЯЩЕМУ 4

Так что ж? И косолапым глазом
в вещах оставить пыльный след,
пускай кривой и безобразный,
но он таков, с чего бы нет?

Да, я пятнаю эту вечность
своим плевком, когда иду
из магазина в бесконечность
в полурассеянном бреду.

Мы, друг, с тобой так славно бредим,
что лучше только Пастернак
писал с Шаламовым куплеты,
Введенский с Хармсом... Как-то так...

(И пусть не доктор я Живаго
и ты не Атомный Поэмм,
твою я умалю отвагу
и за столом угрюмо съем)

Наш буй фантазии огромен,
он беспощаден, лют и дик.
Он сумрачен, громоподобен
как Филлип Киндред, с...ка, Дик!

Хрущев нам ровня - кукурузой
наш обернется пересказ.
Земли брюхатой, толстопузой
следит за нами влажный глаз.

И низко реет кукурузник
в окно нам тапками маша.
Его упругий как подгузник
воткнется нос карандаша

в мозгов исчерченный передник,
и по брусчатке у Кремля,
где диссиденты лепят ценник,
(чего не ведомо мне для)

пройдет волна. Одна, другая.
И вот под солнцем и луной
увидит вдруг страна родная
наш поединок перьевой.

http://zerx.co/41274-posle-nashey-ery.html
Фильм - как бы фантастика но спец психологическая обработка.
Посоциалить готов кто
- в магию рифму оформил давно
наш бог - зло
Прикрыв добро - злей господа
Ну же - натужней ))

Махровым войлоком заката
Картуз машины боевой
Стена кукушками измята
Идёт бредёт сама собой.

А лес навинченный на вату
Хохлаток семя распорол
И стал рогатый пёс брюхатым
Орехи тапками колол.

Земли простывший вкус мохнатый
Веденский там в петле плясал,
А зайка длинную лопатой
Её небрежно искромсал.

Угрюмо съел мою отвагу
На завтрак с маслом наш поэт,
Я оглянулся на осадок
Омлет, пакет, пикет, кларнет.

А мыслеформа влажным глазом
Глядит на вымя с бодуна
Её одну с распухшим тазом
(Здесь ударенье) дауна.

Брусчаткой кремль сыт не будет,
Там Солженицын с бородой
Напишет повесть и забудет
В архипелаге корпус свой.

Ещё одну и враз закончит
На сёдня тыкать рифмоплёт
В клавиатуру поздней ночью
Он как заправский пулемёт.

ВЫЖИВШИЙ

На берегу неведомого моря
я различил в ночи пречудный свет.
Он рдел в волнах и я, бежав от горя,
к нему в надежде устремил свой след.

Меж тьмою леса, враньими глазами
на берег обращающей свой взгляд
и горьким воплем льющейся слезами
цепи холодных ненасытный гряд,

горел костер. Звездою путеводной
меня он звал, краснея вдалеке.
Я плыл к нему сквозь дебри непроходной
стихии. В колеблющейся сумрачной реке

куда усталость загнала сознанье,
я то терял себя, то обретал.
И вновь вскипало противостоянье
живого тела и зеркальных скал.

И мнилось мне, что силы оставляют
и не доплыть до берега с огнем.
...и ноги вдруг на зыбкий брег вступают -
не чая сил доплыть, уже стоял на нем.

Но все перед глазами помутилось
и я упал лишь отойдя от волн.
А вдалеке, в безумстве бури дикой,
раздроблен в щепки, мой метался челн.

Метался челн - хорошо сказано,
Раздроблен в щепки от безумства бури дикой
Упал Он пред глазами - на своих

Уже стоял - О НОГИ , я с Огнем ...
Мне мнятся силы тела
Вскипало и стояло - в сумрачной реке
Устало загоняло в дебри - непроходимой красной путеводной
Не проходи - то было в сумрачной реке

Зеркально скалы отражали Звезду
И воплем распаляли Ту - что не насытилась богами
И ела слезный Ад их уст

Я различаю Небо чудное пред Нами .